8 ^8 P* |% H) C У поворота с большой дороги, у столба, указывающего путь на проселок, горел в темноте костер. Я ехал в тарантасе тройкой, слушал звон поддужного колокольчика, дышал свежестью степной осенней ночи. Костер горел ярко, и, чем ближе я подъезжал к нему, тем все резче отделялось пламя от нависшего над ним мрака. А вскоре стало можно различить и самый столб, озаренный из-под низу, и черные фигуры людей, сидевших на земле. Казалось, что они сидят в каком-то хмуром подземелье и что темные своды этого подземелья дрожат от переплетающихся языков пламени.# @& b5 J! ~. I' _) A3 K
Когда его отблеск коснулся голов тройки, люди, сидевшие у костра, повернулись. Позы у них были внимательные, лица красные. Собака вдруг вырезалась на огне и залаяла. Потом поднялся с земли один из сидевших. В низком пространстве, озаренном костром, он был огромен.; M" M; ?8 c9 I7 n! |% s
- Гирла-а! - гортанно и глухо крикнул он на собаку.: }. |! ]" |5 U$ t- z
Остановив лошадей, я попросил спичек:# ]" j! N. I$ ?& O. c
- Добрый вечер! Нельзя ли закурить у вас?
+ \8 E: f0 y+ M3 O6 ? За лаем собаки, человек, который выжидательно встал передо мною, крепкий, широкогрудый старик в бараньей шапке и накинутом на плечи кожухе, не расслышал, злобно топнул ногой.0 p: Q& x4 w2 z! |6 D
- Ах, каторжна! - крикнул он на овчарку и, не спуская с меня подозрительного взгляда, громко прибавил гортанным цыганским говором: - Добрый вечер, пану, а що милости его завгодно будэ?) Q9 J+ j+ F) P4 I& j& b
Ноздри у него были вырезаны резко, борода доходила до самых глаз. И в этих черных глазах, в черных жестких волосах, густо вьющихся из-под шапки, в в жесткой, кудрявой бороде - во всем чувствовалась дикость и внимательность степного человека.2 q: t7 C: ` ]. A& ?( X6 H, [" q! l3 i
- Да вот, закурить нечем, - повторил я. - Дайте, пожалуйста, пару спичек. - А хиба ж есть спички у цыган? - спросил старик. - Може пан от костра запалит?/ y# t/ Z4 j% ]; T$ u: k
Он отошел к костру, наклонился и спокойно кинул на ладонь руки раскаленный уголь. Я поспешил приставить к нему папиросу и кинул два-три быстрых взгляда на маленький табор. Один из сидевших был рыжий оборванный мужик, видно, бродяга-рабочий с низов, другой - молодой цыган. Он сидел, горделиво откинув голову назад, и, охватив руками поднятые колени, искоса смотрел ни меня. Синевато-смуглое лицо его было тонко и очень красиво. Белки глаз выделялись на этом лице - и глаза казались изумленными. Одет он был щеголем: топкие сапоги, новый картуз, городской пиджак, шелковая лиловая рубаха. |